Пестрое сообщество московских антикваров составляли и преданные науке ученые, собирающие редкие музейные материалы, и тщеславные богатые меценаты, окружавшие себя предметами старины — изысканной, недоступной другим роскошью. Немало было и любителей-коллекционеров, для которых собирание старинных вещей нередко становилось болезненной страстью. Об одной такой собирательнице редкого отечественного и зарубежного фарфора в Москве говорили: «В худых туфлях ходит, а чашек у нее дюжина на дюжине: Сакс там, Вена, Гарднер, Попов, Севр, даже императорские, а сама чай пьет из жестянки от сардин».
 За счет антикваров-любителей кормились антиквары-профессионалы. Среди них были не только истинные ценители старины, но и откровенные мошенники, проповедовавшие, что «мошенней антикварного, торгового дела никогда и не было. Мошенней бриллиантового, мошенней мехового». Жертвами антикварного мошенничества обычно становились дилетанты, которые хотели приобрести по случаю задешево ценное произведение искусства. Их дельцы-антиквары не только ловко обманывали, но и жестоко высмеивали потом: «Захотел дурак у меня натурального Рембранта купить. Ну и влип. А мне что? Дурака если не учить, он дураком и помрет! Спасаем человека!»
 Само слово «антиквар» было в ходу у немногих образованных ценителей древностей. Большинство москвичей не отличали продавцов редкой старины от обычных старьевщиков, что было совсем неудивительно. И для тех, и для других в ту пору главным местом сбыта товара в Москве была знаменитая Сухаревка — рынок всякой всячины сомнительного происхождения, огромная барахолка.
 После Отечественной войны 1812 года, когда много имущества перешло из рук в руки, московский генерал-губернатор Ф.В. Ростопчин объявил, что «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревой башни». С той поры по воскресным дням на Сухаревке шел оживленный торг. Сюда приезжали жители не только Москвы и Подмосковья, но и Петербурга.
 За ночь на площади вблизи величественной, ныне снесенной Сухаревой башни и Шереметевской больницы (теперь Институт скорой помощи им. Склифосовского) вырастали сотни палаток, и целый день на площади колыхалось бескрайнее море народа. Для проезда по широкой Садовой улице среди толпы оставлялось лишь две узкие дорожки. Сюда приходили бедняки купить необходимое на оставшийся рубль или же продать последнее; воры сбывали по дешевке краденное, барышники скупали за бесценок вещи, чтобы потом выгодно перепродать. Обман здесь был обычным делом, о любой вещи низкого качества в Москве говорили «сухаревской работы».
 Антиквары вместе с букинистами занимали самую «аристократическую» часть рынка — ближе к Спасским казармам. Здесь не было обычного для Сухаревки столпотворения, публика — солиднее и интеллигентнее. Над толпой возвышалась голова знаменитого обер-полицмейстера Н.И. Огарева, постоянного посетителя антикварного ряда, вернее — одной его части, где торговали стенными часами, до которых полицейский начальник был страстным охотником. С ним единственным антиквары никогда не торговались, тем более что полицмейстер всегда щедро расплачивался наличными. Кроме часов Огарев всегда приобретал на Сухаревке продававшиеся из-под полы карикатуры на полицию, из которых он составил замечательную коллекцию.
 Кроме состоятельных людей по антикварному ряду ходило немало любителей старины, которые из-за недостатка средств могли только смотреть на выставленные вещи. Антиквары именовали таких неимущих посетителей «букашками», но отзывались о них иногда уважительно: «Букашка Данила Тимофеевич, а знанье у них и знакомство. Уговорить покупателя помогает. Сам не купит, а доброе дело нашему брату окажет. У иной букашки мозга в башке фунта на три, хоть и божья коровка».
Вообще же слишком знающих покупателей сухаревские антиквары не любили. На предложение показать вещь эксперту могли ответить: «Вы мне, моему опыту не верите, так зачем вы ко мне пришли? Идите и покупайте у вашего эксперта!», после чего звучали громкие жалобы на «дискредитацию» товара. Впрочем, продавцы-антиквары знали всех опытных коллекционеров в лицо, и при их появлении на рынке немедленно убирали «новодельную» продукцию.
 Зато антиквары были превосходными мастерами психологической обработки неискушенных клиентов: «Я с вас прошу всего три рубля-с, и то потому, что на рынке благородным делом занимаюсь. Сотню за такой с пикантностью женский медальон не стыдно спросить... Трещинка на кости, говорите? Да ведь и вещичка не новая, а вековая, из аристократической фамилии». Или вот еще один монолог, записанный собирателем московского красноречия рубежа XIX–XX веков Е.П. Ивановым: «Я, мадам, антиквар со времен Ивана Великого! Если что посоветую, то верить надо. Вот, к примеру, у меня сарафан. Семнадцатый век, а не семнадцатый, так восемнадцатый, а не восемнадцатый, так все равно времен царя Александра Первого. Коли потерт, так от времени. От времени и вы потретесь, сударыня, а пока дай вам бог цвести, как сейчас, в натуральном цвете».
 Но и у самых опытных антикваров были враги, которых они страшно боялись. Одним из них был известный университетский профессор, страстный поклонник старины, не имеющий достаточных средств на пополнение своей коллекции. Профессор хватал дрожащими руками приглянувшуюся ему вещь, а когда ему называли цену, говорил: «Беру, деньги за мной». Продавец протестовал: «Деньги нужны, не могу-с в долг, и так много за вами, господин профессор...» «А это видел? — показывал любитель древности увесистый кулак. — Зайди ко мне домой после университета, водки выпьешь... заплачу когда-нибудь». При появлении на Сухаревке грозного профессора антиквары взяли за правило прятать ценный товар.
 Среди завсегдатаев Сухаревки выделялась личность, за которой закрепилось прозвище «Ужо». Высматривая среди продаваемых вещей особо редкие, «Ужо» находился возле палаток весь день до позднего вечера. А приходил он на Сухаревку еще до открытия, чтобы опередить всех любителей-коллекционеров; бывало, даже тянул не распакованные вещи. Антиквары просто гнали его: «Да уходите, не мешайте, дайте разложиться!», на что следовало неизменное: «Ужо! Ужо!» Это был не простой покупатель, а перекупщик большого антикварного магазина.
 Надо сказать, что элита антикварного мира Москвы — богатые коллекционеры и владельцы известных «лавок древностей» — общались, конечно, в основном не на Сухаревке. Самые авторитетные московские антиквары Николай Сергеевич Кокурин и его жена Мария Александровна придали своему магазину по-настоящему музейный характер, точно квалифицируя товар по отделам. Кокуриных нанимали для составления той или иной коллекции самые знаменитые московские миллионеры, и каждый раз выставка коллекции превращалась в громкое событие столичной жизни. Кокуриными были составлены собрание фарфора Морозова, галерея видов старой Москвы, удивившая иностранцев коллекция русских табакерок.
 Но даже прославленному Н.С. Кокурину приходилось порой терпеть сложности характера своей именитой клиентуры. Фабрикант и коллекционер А.П. Бахрушин, один из состоятельнейших людей Москвы, не мог отказать себе в удовольствии по-купечески поторговаться даже из-за мелочи. Когда Кокурин приносил ему на дом какую-нибудь редкую вещицу и назначал цену, Бахрушин немедленно прятал предмет в ящик письменного стола и предлагал половину. Кокурин не уступал, Бахрушин приказывал подать чай и продолжал торг. Кокурин не уступал, но Бахрушин не отдавал вещицу, предлагал прийти завтра. На следующий день вновь повторялось чаепитие. Только через несколько дней Бахрушин выплачивал целиком всю сумму, целовал Кокурина в щеку и говорил: «Не забывай, что будет — принеси, не скупись, а то неловко, ты человек уважаемый».
 Такие как супруги Кокурины занимали самую вершину антикварной торговли. Вообще же среди московских антикваров существовало несколько градаций. В самом низу находились бродячие торговцы, не имевшие своего места. Их звали в Москве «конями». Для прочих антикваров «кони» были презренными изгоями, не следовавшими строгой корпоративной этике. Среди антикваров было принято предлагать для продажи особо ценные, действительно редкие вещи только одному выбранному покупателю, который благодаря этому имел возможность представить приобретение как новинку, открытую им диковинку. Редкость, которую видели многие, обесценивалась. «Кони» же беспринципно предлагали одну и ту же вещь нескольким возможным покупателям, заверяя каждого, что предмет этот никому более не показан. Такую истрепанную «конем» вещь настоящие антиквары называли «подкованной» и обязательно предупреждали знакомых клиентов: «Чашечка ничего себе, только купить всерьез стерегитесь, она на подковах ходила...»
 Кроме того, «кони» нередко нанимались нечистыми на руку антикварами, и тогда уже не торговали сами, а под видом покупателей крутились у лавок конкурентов, всячески принижая достоинства предлагаемых вещей, переманивали клиентов. Распознанного в толпе вражеского агента гнали прочь: «Уходи, уходи, знаю, с чьей ты конюшни, знаю, чей овес ешь, ничего для тебя продажного нет!» Бывало, что «кони» торговали краденным, а то и напрямую работали на сухаревских бандитов, делая наводку на богатых покупателей антиквариата и лично участвуя в кражах. Солидный продавец имел все основания не признавать родство с такими субъектами: «Я природный по отцу и мамаше антиквар, а тебе, жеребцу, не пара. Подожди, подкуют тебя в какой квартире, когда к хорошему человеку в комод полезешь».
 Чуть выше «коней» стояли «земляники», или «раскладчики». На Сухаревском рынке они выставляли свой товар прямо на земле — на расстеленной рогоже. Товар этот составляли случайные вещи, похожие на чердачный хлам: сломанная медная ручка, кусок подсвечника или канделябра, разрозненная посуда, ножны без кинжала. Впрочем, находились любители порыться в этих кучах в поисках случайно попавших сюда ценных вещей. Коллекционер П.И. Щукин так просто зазывал «земляников» всех разом в свой дом на Ильинке. Там из рогож на паркет вытряхивалось все содержимое, и богатый купец с увлечением рылся в огромной пыльной куче.
 Наконец, основную массу уважаемых сухаревских антикваров составляли владельцы палаток, выстраивавшихся в воскресный день в длинный ровный ряд. Палатки были забиты картинами, украшениями, одеждой, серебряной и фарфоровой посудой, полными старинных монет лотками, разнообразной мебелью и многим другим. Возле крайней палатки с образцами церковной парчи, крестами и иконами висел большой колокол. Палатка принадлежала неизменному старосте антикварного ряда Ивану Михайловичу Груздеву. Своим «вечевым колоколом» Груздев утром давал сигнал к открытию антикварного ряда, а вечером удар колокола означал конец торговли.
 На Сухаревке Груздев считался бесспорным авторитетом. Как и большинство здешних обитателей, он не лез за словом в карман. Подойдет к нему человек, впервые попавший на распродажу, спросит: «Редкости есть у вас?» Груздев солидно ответит: «Как же, сколько хотите, я сам и то редкость. Нос у меня большой, похож я на армянина, а сам русский. Чего еще желаете?» Но более был известен антикварный староста благодаря своему чудачеству — нежным чувствам к воробьям. На крыше своей палатки Груздев выставлял для воробьев специальные кормушки. Когда же их содержимое пытались расхищать вороны и галки, староста не давал любимцев в обиду. Зрелище того, как солидный староста разгоняет помелом каркающую стаю, привлекало толпы зрителей. Любовь Груздева к воробьям однажды стала поводом к шутливой выходке.
 На Сухаревке были мастера фабриковать древние рукописи. Поддельные свитки писались на старой бумаге гусиными перьями, специальными по составу чернилами. Как-то такая грамота самого древнего вида, снабженная массивной сургучной печатью, была продана одному из коллекционеров. Тот ознакомился дома с приобретением и отнес грамоту обратно на Сухаревку. Там бумага долго ходила из рук в руки хохочущих антикваров, пока не попала к самому Груздеву. Как передают, грамота была составлена столь умело, что даже сам Груздев не сумел определить, кто ее написал, и крепко обиделся сразу на нескольких людей, заподозренных им в этом розыгрыше. Текст же грамоты был такой: «Указ воеводе нашему Ивану Титякину в урочище Воровской лаз, что в граде богоспасаемом Москве на крестце, у торжища и притона воровского имеется. О поимке и приводе к нам человека шельмоватого, велие опасного и лукавством дюжего, над птицей пернатой, воробьем именуемой, начальствующего и в звонарях праздничных состоящего. А имя тому человеку шельмоватому и велие опасному — Ивашка Матвеев сын Груздев, по грибам соленым, иже их в приятности утроботешитель есть, прозванный. А не нашедши того грибного и воробьиного человека, бирючам по сходам и всем торжищам кликать, дабы поймали, к допросу привели и накрепко пытали и сильно спрашивали. А пошто ты, злой человек, Богом торгуешь, на прибыль казне своей, пошто православных обманываешь, пошто деньги велие загребаешь, пошто с птицей беспутной хороводишься?»
 Среди антикваров были и другие редкие оригиналы, например, Ерыкалов, который спал, положив на кровать вместо матраса вынутые из подрамников картины знаменитых авторов. Как-то подозрительный антиквар не пустил на порог прибывшего к нему специально из Петербурга одного из великих князей. Другой антиквар — Сытейщиков — прославился своей одеждой, в которой было множество карманов, где хранилась целая антикварная коллекция. Будучи в долгах, Сытейщиков пользовался тем, что судебный пристав мог описать все имущество, кроме надетого на самом должнике. Так Сытейщиков и жил, нося все свое с собой.
 Своеобразным клубом московских антикваров был трактир «Сокол» на Цветном бульваре. Здесь продавцы древностей степенно сидели за столом вокруг большого чайника и вели бесконечные беседы о разных необычных вещах. В разгар беседы то один, то другой доставал из сумки или кармана редкость, о которой заходил разговор. В конце встречи на столе между чайных приборов лежала целая коллекция. Любая ценная вещь, прежде чем попасть на Сухаревку, обязательно проходила смотрины в «Соколе». Здесь говорили начистоту, давали друг другу дельные советы.
 Но бывали времена, когда самые почтенные антиквары превращались в беззастенчивых врунов. Это случалось, когда в антикварном ряду появлялись особые молчаливые покупатели. Они массово скупали у торговцев-«земляников» малоценные обломки изделий из бронзы и серебра, присматриваясь лишь к качеству металла. Немедленно продавцы начинали распускать по Сухаревке, а затем по всей Москве самые фантастические слухи, нелепые россказни. То передавали друг другу, что провалилась под землю Спасская башня, то на Москве-реке под Каменным мостом сел на мель кит. Верили этому вранью только самые неискушенные. Остальные сразу догадывались, что таинственные покупатели приходили за «серебряным звоном» — где-то в Москве льют колокол. Согласно поверью, чем больше небылиц разойдется по городу, тем звонче отольется колокол. В звоне нового колокола звенело переплавленное прошлое старых вещей.
Д. Никитин, кандидат исторических наук